Мария Алексеевна СОКОЛОВА
Очерки об участниках Великой Отечественной войны, наших земляках, публикации о них в газетах, воспоминания самих фронтовиков или их родственников написаны и записаны в разные годы. Практически никого из них уже не осталось на этой Земле, но в этих материалах они ещё с нами, они живые. И пусть так будет всегда!
М.А. СОКОЛОВА (АРСЕНЬЕВА)
«Привыкали к боли и смерти»
— В 1942 году в нашу деревню Сосновицы приехал эвакогоспиталь №33457, где я стала помогать медсестрой. В 1942 году осенью наш госпиталь перевели в г. Калинин. Места менялись 3 раза. А потом остановились в клубе «Октябрь» и в бараках товарной. Шли бои подо Ржевом. Летучки шли друг за другом, еле успевали освобождать. А немцы бомбили без конца. Вот где было опасно, и раненые боялись – в общем, всё было. Не дай бог ещё раз пережить такое.
В 1943 году, в ноябре, госпиталь переехал в Смоленск. Что там было, можете себе представить?.. Госпиталь тяжёлыми путями доехал до Восточной Пруссии, и в 1945 г. был расформирован в связи с победой.
Я навсегда запомнила одного сибиряка… Он поступил к нам с переломом позвоночника. Дни напролёт кричал, стонал. Я утешала его, как могла. «Напишите письмо на Урал. У меня там жена и двое детей», — умолял он, когда приходил в сознание. Ии мы писали. Однажды этот солдат подозвал меня и пожаловался: «Сестричка, у меня холодные ноги, почти не чувствую их». Я знала, что его дни сочтены, и ничего не могла изменить. Поздно вечером сибиряк умер. Это была первая смерть солдата у меня на глазах. И, увы, не последняя. В госпитале четыре палаты с тяжёлыми больными.
К боли и смерти приходилось привыкать. Солдатам слёзы не нужны. Им бы сестричку повеселее, которая выслушает всё, что накипело, и добрым словом поддержит. Лежал у нас солдат по фамилии Дураков… Ему должны были ампутировать руку. А парень всё не даётся. Просит ещё полечить. «Как я вернусь к семье без руки? На что я буду годен?» — возмущался он. Объясняли мы ему, что лучше потерять руку, чем жизнь. Тот настаивал на своём. Но операция была неизбежна. Проводил её сам начальник госпиталя Капустин.
Утром, как только я заступила на дежурство, меня вызывают в операционную. «Встаньте рядом и смотрите», — приказывает врач. И я вижу всё, от начала до конца: как пилят кость, потом шлифуют её, как кладут ампутированную руку в таз. И вижу несчастные глаза солдата. Это было испытание на стойкость. Оказывается, сам Дураков попросил Капустина, чтобы я пришла на операцию. Ему так было легче. Я плакала, но не от страха – от великой жалости к этому молодому человеку. Спустя некоторое время в госпиталь пришло письмо от семьи Дуракова: «Спасибо, что спасли нашего отца»…